ТЕГИ
Научно-технический прогресс
, новости химической промышленности, рынков покупки и продажи нефтехимической продукции. если вас никто не проинформировал об успехах химической промышленности, то вы не узнаете, что у вас есть возможность потребить новое акриловое волокно… книге социолога Александра Бикбова Грамматика порядка (Русская планета публиковала фрагмент из этой книги о понятии среднего класса). Бикбов предложил новый подход к изучению социальных процессов, протекавших в советском обществе, при котором трансформации практик и институтов рассматриваются через анализ понятий, ключевых для публичного дискурса.
Понятие всесторонне развитой личности было ключевым для позднесоветской эпохи. Мы движемся в другую сторону, и если проводить параллели, основанные на структуре и логике понятий, то в настоящее время целью политических преобразований является отнюдь не личность. Напротив, все чаще мы видим возврат к понятиям, обозначающим анонимные массы — прежде всего, народ, которому не приписывается никаких дальнейших квалифицирующих свойств.
Перескакиваем через ту символическую революцию, которая произошла в конце 1950-х годов и продолжалась в шестидесятых, и оказываемся в обществе, где артикулированная политическая задача заключается отнюдь не в том, чтобы создать приемлемые условия для становления всесторонне развитой гармонической личности — речь идет о создании других структур. Что не менее важно, в конце девяностых годов происходит целый ряд сдвигов в понятийной структуре политического порядка, которые не относятся к текущим вопросам определения границ, управления населением и так далее, которые свидетельствуют о возвратах, более далеких, более глубоко расположенных в маятниковой структуре ритма социальной жизни российского общества, чем в шестидесятые годы.
Научно-технический прогресс
Анализу понятия научно-технический прогресс, также очень важного для позднесоветского периода. Оно тесно связано со всесторонне развитой личностью в целом ряде программных партийных документов, публикациях и монографиях, посвященных современному (на тот момент) советскому обществу. В исторической публицистике понятие научно-технического прогресса рассматривается в связи с возможностью для личности развиваться во всей многосторонности ее физических, интеллектуальных и моральных черт. То, что происходит в девяностых в сфере управления наукой, во многом возвращает научную политику к доктрине полезной, практически применимой науки, которая не служит целям народного хозяйства, но позволяет добиваться коммерческих результатов. Мы снова видим некоторый перескок: это не возврат в шестидесятые с точки зрения той структуры, на которой основана научная политика.
Возврат к более ранним моделям, скорее конца двадцатых — начала тридцатых годов, когда науке предписывалась продуктивность по принципу практической пользы. элемент личности, которая должна развиваться гармонически и всесторонне, в такой модели просто отсутствует. Это происходит в шестидесятые годы, и о чем мы собираемся поговорить? Революция, тихая, необъявленная, изменившая проект социализма заключается в следующем: в определение того, чем может быть социализм и советский человек, вводится несколько по видимости второстепенных параметров.
Первый параметр — это досуг. В предыдущие периоды советское определялось через труд — ударный труд, отважный труд, труд во благо общество. Модель действующего в советском обществе индивида во многом была аскетической, но в конце пятидесятых и в шестидесятых годах в целый ряд контекстов — в публичные выступления, партийные программы, статистические исследования, публикации в рамках таких новых на тот момент дисциплин, как социология и психология личности, активно проникает тезис о том, что советский индивид обладает досугом, у советского индивида есть свободное время, и именно оно, а не только труд на благо советского общества и построение коммунизма, является той сферой, в которой реализуется всесторонность и гармоничность личности. Разрешенное потребление Второй параметр тоже активно представлен во всем корпусе публичной речи, но снова не сопровождается отчетливым разрывом с некой догматикой, с некими истинами предшествующего периода.
Потребление
Потребление: если в текстах предшествующего периода, будь то партийные, экономические или правовые, господствует представление о том, что советская экономика работает прежде всего на удовлетворение базовых потребностей, на цель выведения бедноты на зажиточный уровень, то в конце пятидесятых годов мы обнаруживаем появление, прежде всего в партийной риторике, некоторых формул и устойчивых контекстов, которые раньше в ней не встречались. Эти контексты отсылают к тому, что личность обладает культурой вкуса, культурой потребления, широтой потребностей и возможностей выбора, которые во многом делают ее некой точкой потребительской автономии. До этого момента субъектом потребления выступал прежде всего народ или массы, а в конце пятидесятых мы видим, что субъектом такого потребления становится личность. Указанные контексты являются основополагающими и совершенно нетривиальными для определения проекта советского социализма, и вслед за ними этот понятийный поток словно бы втягивает в себя понятия, которые прежде были абсолютно табуированными в советском официальном лексиконе.
Всесторонне и гармонически развитой личностью
1960–70-е годы среди понятий политического словаря, которые тесно увязываются с всесторонне и гармонически развитой личностью, появляется понятие прав человека. Уже в двадцатые годы права человека были полностью табуированы как фантазм буржуазного разума, они связывались исключительно с ложным сознанием, с идеологией капиталистического общества и никак не ассоциировались с жизнью общества, вступившего на путь коммунистического строительства. Вслед за досугом, за потреблением и всесторонностью той личности, которая находит себя в этих новых обстоятельствах, появляются права человека (конечно же, подлинно социалистические, в отличие от извращенных буржуазных), появляются возможности, а не просто потребности, в самых разных сферах, появляются склонности, которые уже не сводятся к некоторым слепкам или проекциям коллективных состояний советского общества. Напротив, они локализуются вокруг личностной автономии и субъектности, и должны быть каким-то образом агрегированы и учтены в дальнейшем планировании жизни советского общества. Этот масштабный контекст разворачивается и принимает форму в самых различных проявлениях публичного порядка, составляющих тот пласт.
Анализа исторической семантики или исторической социологии понятий
Пласт может быть предметом анализа исторической семантики или исторической социологии понятий. Спортлото как легализация нетрудовых доходов Историческая социология не может быть социологией в собственном смысле слова, если она останавливается только на анализе смысловых структур. Для меня представляется наиболее важным соотнесение происходящих смысловых сдвигов, соотнесение структуры текстов, в которых мы наблюдаем развертывание этой символической революции, с определенными элементами социальной реальности, в частности, с институтами.
Nриумфальное шествие понятия личности соотносится с непонятийными структурами в жизни советского общества. Один из принципов, который повсеместно утверждался и никогда не опровергался во время существования советского общества — это принцип вознаграждения по труду. Нетрудовые доходы подвергались жесткому официальному остракизму в самых разных формах. Довольно неожиданно, что нетрудовые доходы легализуются в очень частной, необычной форме уже в 1970-м году: речь идет о лотерее Спортлото. Что за принцип стоит за этим институтом?
Чистая случайность, которая привязана к личности, к индивиду, который не потратил ни грамма своего трудового пота, чтобы заработать или потерять какую-то сумму денег. Лотерея Спортлото была необъявленной легализацией самого принципа нетрудовых доходов, которая невозможна в том случае, если отсутствует понятие личности, спонтанной, индивидуально ориентированной, обладающей собственными вкусами и предпочтениями, отчасти противопоставленная большому трудовому народу. Понятия должны соотноситься с институтами для того, чтобы мы могли быть уверены, что правильно понимаем их смысл. Трансформация административного подхода к анализу общества Следующим выступил философ, историк понятий Николай Плотников, предложивший для обсуждения три пункта.
Разработанный в книге метод исторической социологии понятий можно считать новым словом в исследовании понятий, структур мышления и публичного дискурса. В чем заключается эта новизна, если сопоставить книгу Бикбова с традиционной историей понятий в духе немецкого историка Козеллека? Понятия рассматриваются как некоторые индикаторы социальных изменений. В этом смысле мы анализируем понятия, чтобы исследовать социальные изменения, и они играют вспомогательную роль по отношению к изучению социальных процессов и явлений. У Козеллека существует утверждение, что поскольку понятия организуют социальный опыт и мышление людей, то они выступают также в качестве их фактора, то есть в известном смысле направляют процессы социального мышления людей. Но именно то, как понятия становятся фактором социальных изменений, Козеллек почти не рассматривает — он, как историк, интересуется в первую очередь предметной, а не коммуникативной стороной понятий, т.е. тем, как понятия организуют общественный дискурс. Коммуникативную сторону понятий стали изучать в рамках фукианской традиции и социологии знания.
Производство понятий начало рассматриваться как самостоятельная социальная практика. Зашла речь о том, что производство понятий — это и деятельность интеллектуалов, академической среды, которая взаимодействует каким-то образом с политической, публичной сферой, и тем самым организует дискурс власти, дискурс общества и самоутверждается за счет этого дискурсивного поля. Таким образом, мы рассматриваем историю понятий как некоторую форму практики интеллектуалов и академической среды.
есть желание соединения изучения понятий в духе Козеллека и социологического анализа связи практик, академических, властных, рассмотрение понятий как медиумов или реле, с помощью которых организуется дискурс власти, общества и интеллектуалов.
Критическое направление исследования важно еще и тем, что оно выполнено не на предмете английских, французских, немецких интеллектуальных сред, но впервые сделано применительно к Российской Федерации, к советскому периоду, и показывает нам те дискурсивные структуры, которые организуют наше мышление даже в настоящее время. Чтобы показать актуальность этой тематики, я хочу перейти ко второму пункту — к понятию личности и тому, как оно конструировалось в позднесоветский период. Александр уже показал нам аспекты организации политического и академического дискурса, которые переключаются с анализа народных масс на личность, и это происходит, действительно, в послевоенное время. С одной стороны, мы можем сказать, что государство начинает рассматривать в качестве субъектов членения и администрирования общества уже не макротела — массы, классы и т.п., — но более мелкие социальные единицы, такие как семья и личность.
Трансформация административного подхода к анализу
Трансформация административного подхода к анализу общества, который практикуется властным дискурсом, и изменение единицы властного захвата. Параллельно с этим развивается академический дискурс автономной, всесторонне развитой личности, который практикуется философами с конца пятидесятых — начала шестидесятых. Хочу обратить внимание на то, что административный и академический дискурсы здесь сходятся, и эта однородность создает пространство позднесоветской личности. И для того, и для другого дискурсов понятия автономии личности просто не существует. Есть представление о потребностях личности, которые каким-то образом организуются, возрастают, а задача власти заключается в том, чтобы найти механизмы улавливания и реализации этих потребностей.
Gонятие досуга, некое пространство свободного времени, которое координируется и организуется государством. В Философской энциклопедии 1970 года читаем: Личность не растворяется ни в одной из различных групп, но сохраняет известную автономию. В данном случае это просто постулирование нишевой системы существования человека, который распределен по неким нишам, и в каждой из них он сохраняет известную автономию (известную — в смысле до тех пор, пока КГБ не пришло и не разрушило эту автономию). В данном случае нет речи об автономии в кантовском смысле самозаконодательства разума ни в административном, ни в академическом дискурсе.
Понятие прав человека, о котором идет речь в официальном дискурсе: это право на труд, на досуг, право на потребности, а не право на свободу речи и передвижения. Интересно, что параллельно с этим дискурсом всесторонне развитой личности возникает правозащитный дискурс личности, который разрушает официальную структуру персоналистического дискурса и апеллирует к автономии в смысле нормативного самозаконодательства и правам человека. Перейду к последнему пункту. Одна из глав книги называется Буржуазная личность при зрелом социализме. У меня есть вопрос относительно понятия буржуазного. Если это исследовательское понятие, то оно определяет буржуазность с сугубо марксистской точки зрения, как буржуазность потребления, экономических и культурных интересов, тем, что в Российской Федерации называют мещанством. Но это не буржуазность, скажем, в гегелевском смысле.
Гегель определял буржуазное общество как реализующее правовую свободу личности. И этот момент буржуазности, который в марксизме был полностью редуцирован, как раз отсутствует в советской личности, которая стала личностью постсоветской и реализует себя в консюмеризме и культурном досуге, но не в вопросах свободы мысли и слова. Анализируя различные понятийные пары, Бикбов показывает парадоксальную вещь: когда в позднесоветскую эпоху понятие, которое в социальной системе должно сыграть значимую роль, начинает выдвигаться на передний план официального дискурса, тут же выясняется, что оно не обладает субъектностью. Получается ситуация, при которой у нас есть гигантское общество, постоянно функционирующее, но в нем невозможно найти субъекта.
Средний класс (понятие, подробно проанализированное в его книге) при переходе от советского к постсоветскому должен был оказаться локомотивом изменений, а на самом деле непрерывно перетолковывался в различных дискурсах и, с одной стороны, мыслился как активный и самостоятельный субъект изменений, но, с другой стороны, как объект государственной заботы. Поэтому одни писали, что средний класс нас спасет, он нас выведет к рынку, он является опорой демократии, а другие говорили, что малый и средний бизнес нуждается во внимании, заботе и опеке, и в конечном счете выяснялось, что средний класс вовсе и не является никаким субъектом истории.
Пресуществление в социальные институты и практики
Проанализировал функционирование этого и других понятий и их пресуществление в социальные институты и практики. Это очень важно, потому что на наших глазах происходит институционализация некоторых вещей, для описания и понимания которых мы как раз пытаемся найти язык. Вопрос — почему анализирует в первую очередь дискурс, а не сами социальные практики, развивавшиеся в разных странах схожим образом.
Силовые отношения, связи, практики взаимодействия, которые имели место в разных обществах обсуждаемого периода, могут демонстрировать разные черты сходства. Однако, что не менее важно, возможности, связанные, например, с ростом производительности промышленных товаров, предназначенных для личного потребления, могут превратиться в социальный и политический факт только благодаря определенной работе языка. Грубо говоря, если вас никто не проинформировал об успехах химической промышленности, то вы не узнаете, что у вас есть возможность потребить новое акриловое волокно — это одна из тем шестидесятых годов, связанная, с одной стороны, с дискурсом всесторонне развитой личности, с другой — с развитием химической промышленности.
Важно, в каких понятиях перекодируются и находят свое проектное воплощение доязыковые, доречевые социальные отношения, и именно то, каким становится горизонт будущего, решается в этих едва только намечающихся возможностях и ограничениях языковых структур. То, как это будущее намечается в понятийной сети, то, каким образом выстраиваются отношения между возможными элементами, а также между тем прошлым, которое содержится в этих понятиях и груз которого они реактуализируют в текущих отношениях, — это ключевой вопрос. И именно поэтому мне показалось важным вернуться к понятию буржуазности именно в том историческом горизонте, который складывается в двадцатые-тридцатые годы. Это даже не философское марксистское определение буржуазного, это тот противоположный полюс публичных дебатов самого широкого спектра — политических, научных, газетных, литературных, — в которых определяется смысл социалистического проекта.
Быт, в котором преодолено все бытовое (имеется в виду риторика двадцатых-тридцатых годов), преодолен комфорт, преодолено стремление к мелочному наслаждению тишиной и покоем, преодолено намерение приобрести красивую вещь, бесполезную для строительства коммунизма и так далее. Буржуазный строй мысли не соотносит личных интересов с историческим процессом, буржуазные политические взгляды не признают основополагающего и эпического противостояния между буржуазией и пролетариатом, и в этом смысле то, что мы наблюдаем с конца пятидесятых и до начале восьмидесятых, — последовательный возврат того, что было табуировано в двадцатые-тридцатые годы, необъявленный возврат многих мотивов, которые в конечном счете приводят к частичному восстановлению симметрии между желающей, потребляющей, отдыхающей личностью и коллективом, которому ранее приписывались надзорные и регулирующие функции. Именно в этом смысл работы с понятиями — проанализировать.
Каким образом в них задается отношение к величинам, имеющим ценность и значение на протяжении относительно длинных периодов социальной динамики, но также посмотреть, как в них задается возможное будущее. Понятийные структуры в качестве компромисса Далее из аудитории прозвучало еще несколько вопросов и замечаний, на которые Александр Бикбов ответил совокупно, выделив круг проблем, связанных с соотношением понятий и реальности, а также двоемыслием советского общества и противостоянием официальному дискурсу.
Отражаются ли в реконструированных понятиях или в понятиях, прослеженных по достаточно специфическим источникам, те реалии, прежде всего политическое двоемыслие и эстетическая и бытовая двойственность, которая была свойственна организации советского общества, и в целом, в какой мере можно говорить, что историческая социология понятий позволяет что-то объяснить в плане социальной практики? Этот вопрос не возникает в контексте Грамматики порядка, он ей предпослан и обсуждался уже Райнхартом Козеллеком, который выделяет в каждом понятии пространство опыта и горизонт будущего.
Исторически значимое понятие прикрепляется к истории общества в том, что оно пытается зафиксировать, осадить из социальных практик, сделать некое резюме происходящего в обществе в данный исторический период. Но другая часть того же самого понятия ориентирована, по мнению Козеллека, на будущее, он говорит о будущем потому, что его интересует, как понятие делает историю, но я полагаю, что можно расширить этот тезис и сказать о том, что оно ориентировано на горизонт возможного.
Исследование, как понятия производят горизонт возможного и, с другой стороны, каким образом горизонт возможного и эти понятия конструируются. В этом контексте я готов принять упрек в том, что я сознательно ограничился понятийными структурами публичного порядка, то есть теми понятиями, которые занимают ключевое место в господствующем идейном строе. Это те понятия, которые позволяют организовать политический порядок и, конечно же, находятся в руках господствующих. Очевидно, что те практики, те двусмысленности, те ускользания, которые крайне характерны для советского общества прежде всего в позднесоветский период, — это реальность, которая находится в зазоре между понятиями публичного порядка и тем, что часто не имеет языка для выражения. Я привожу в книге только один пример
Социальную структуру советского общества, 1967 год, один из первых текстов неподцензурного характера, который Сахаров поначалу пытался опубликовать в центральной печати в качестве некой рефлексии о научном прогрессе и социализме в переходный период. Для меня крайне важным было обнаружить, что Сахаров, который в настоящее время воспринимается как икона инакомыслия, пользуется абсолютно официальной моделью социальной структуры общества. В его представлении советское общество состоит из рабочих, крестьян и прослойки интеллигенции, и только в сноске.
Небеспочвенной идея некоторых западных теоретиков добавить к анализу социальной структуры класс номенклатуры. Отсюда следует, что число источников, из которых заимствуется язык для перекодирования реальности, крайне ограничено. Поэтому двоемыслие, на которое указали слушатели, является проблемным и даже проблематизируемым официально в рамках советского публичного языка состоянием — например, в разговоре о недостатках, пережитках, недостаточной идейности и прочих издержках социалистического строительства. Но при этом если мы пытаемся найти некоторые альтернативные формы этого понятийного опыта, а уж тем более формы, в которых формулируется горизонт возможного, возможного выхода из этого двоемыслия, преодоления социалистического порядка и т.д., мы с большим трудом обнаружим некоторые конкурирующие, альтернативные модели, которые бы строились на принципиально иных структурных основаниях — и в том, что касается эстетики, и в том, что касается политики. В этой связи крайне важно, что те понятийные структуры, которые формируются в позднесоветский период, являются компромиссными. Это основополагающая черта, основополагающая характеристика всей символической конструкции позднесоветского общества.
В программах КПСС 1961-1968 годов, в документах съездов, резолюциях и транскриптах, в выступлениях официальных лиц, но точно также в социологических и психологических, новости химической промышленности, рынков покупки и продажи нефтехимической продукции.х, в литературных произведениях мы обнаруживаем, что в определение социалистического советского человека, всесторонне развитого, включаются некоторые смыслы, которые противоречат друг другу самым решительным образом. Но поскольку советская публичная речь в принципе ареволюционна, она не производит никаких разрывов с предшествующим периодом, из нее не вычищаются те смыслы, которые ассоциируются с прежним порядком, они остаются в виде полузасохших телец, которые соединяются странным образом с новыми, реформистскими представлениями и терминами.
В программе КПСС 1961 года можно обнаружить наличие с одной стороны бескомпромиссного коммунистического воспитания личности в коллективе, т.е. конструкцию тридцатых годов или даже более раннюю, отсылающую к революционному гуманизму, которая словно бы отменяется новым движением социального целого и политических структур, а с другой стороны ту самую всесторонне развитую личность, потребности которой реализуются не только духовно, но и экономически, потребительски и культурно.
Двоемыслие, о котором мы говорили, не является противопоставлением официального неофицальному, которое в неком очищенном от самого разного рода смешений виде присутствует в структуре советского общества. Напротив, тот же самый понятийный компромисс, то же самое двоемыслие как разновидность смешения присутствует и в культурных средах, и в повседневной жизни рабочих крупных советских предприятий, и в художественной практике неформальных художников, артистов и поэтов, о чем можно прочесть целый ряд мемуарных текстов, начиная с магнитофонных записок Ильи Кабакова о шестидесятых-семидесятых, показывающих, насколько компромиссной, неуверенной в своих противопоставлениях оказывается эта двойная жизнь. Пространство компромисса охватывает все общество и все понятийные сферы, не позволяя производить иного языка, помимо существующего, и в то же время позволяя его отрицать и отбрасывать как несерьезный и ненастоящий. Я думаю, что отчасти этот синдром ненастоящей реальности, связанной с ненастоящими словами, мы наблюдаем и в настоящее время.
